«Положение власти ухудшается, но революции не будет». Куда движется российское общество

За 2018 г. жизнь среднего россиянина стала тяжелее: государство забирает все больше, а дает все меньше. При этом у людей растет запрос на справедливость и уважение, они все больше чувствуют ответственность за себя, территорию, на которой живут, и общество в целом, говорит социолог Элла Панеях, доцент Высшей школы экономики в Санкт-Петербурге. В интервью DK.RU она рассказала, к чему приведут эти процессы развития общества, каких последствий стоит ждать, если власть решит бороться с несогласными, и стоит ли предпринимателям и всем остальным опасаться резких перемен.

За последние полгода о политике стали говорить люди, которым это несвойственно, которые раньше были достаточно лояльны к власти. Сейчас их взгляды изменились?

— Или они разговорились. Мне кажется, идут оба процесса. В страну возвращается политика, слегка придушенная. После протестов 2011-2012 гг. было закручивание репрессивных гаек, потом — «посткрымская мобилизация» и трансформация режима.

Но мобилизация постепенно проходит, общество продолжает взрослеть и развиваться. Оно продолжает модернизироваться, несмотря на то, что государство категорически отказывается.

Во-первых, по исследованиям социологов видно: те, кто раньше чувствовал ответственность только за свою жизнь, начинает чувствовать ответственность за свою территорию, за жизнь общества в целом. Кто полагался на государство, начинает чувствовать ответственность хотя бы за себя, потом за происходящее на локальном уровне.

Во-вторых, государство стало гораздо меньше давать и гораздо больше забирать у обычного человека. По формальным экономическим цифрам у нас очень маленький рост. Но, поскольку одновременно растет неравенство, медианный россиянин ощущает не рост, пусть медленный, а спад: сокращаются доходы, становится меньше свободы и возможностей, с него начинают требовать новые платежи.

У среднего россиянина существенно изменилось ощущение баланса — того, что он получает от государства, и бремени, которое он несет. Существеннее всего этот баланс изменился для образованного слоя, а это не такая маленькая часть, и, к тому же, ее слышнее, чем других. 

В-третьих, несмотря на падение уровня жизни, люди усваивают все более высокие стандарты качества жизни, социальной, городской, правовой среды. И уровень, который может обеспечить нынешнее государство, устраивает их все меньше. Речь не только об экономике — людей все больше возмущает недостаточное уважение со стороны чиновников, они все сильнее недовольны каждым их нетактичным словом.

Не думаю, что сейчас все чиновники обезумели и начали говорить народу гадости вроде «государство не просило вас рожать». Думаю, они говорили так всегда, говорили между собой, говорили с какими-то гражданами на приеме, или на встречах с населением, просто это не попадало в интернет.

Уже лет семь назад были технические возможности распространить запись и поднять вокруг нее волну возмущения. Но сейчас люди осознали, что могут эффективно отреагировать на такое видео, и наказать хотя бы конкретного человека — и начали это делать. 

Количество людей, которые осознали публичность как инструмент политического влияния, гораздо больше тех, кто готов заниматься политикой и активничать на выборах. 

Они указывают на примеры недопустимого, показывают, что люди не пропускают мимо ушей заявления конкретного чиновника. И дело не только во взглядах, дело в стиле поведения власти с людьми.

Можно не поддерживать Алексея Навального, но когда «навальнят» начинают «гнобить» тем тоном и языком, каким учителям в России свойственно разговаривать с неугодным школьником, это возмущает, причем не только сторонников Навального. Гораздо больше людей, которые просто считают: нет обстоятельств, при которых учителя имеют право так разговаривать. Просто понимают, что спусти вот это сейчас — и с твоим ребенком так же поговорят в школе, по самому неполитическому поводу. А этого мы уже допускать не готовы.

Это естественное направление развития общества, базовые процессы, которые трудно остановить. Противостоять им можно примерно так же, как приливу в море.

Власть осознает влияние этих процессов? Она готова их воспринимать и меняться?

— Если под словом «власть» понимать государственный аппарат в целом, бюрократию и силовиков как две разные социальные группы, то они это осознают — инстинктивно и интуитивно, как вызов и угрозу себе. Насколько это осознало политическое руководство, судить не берусь. Но даже если на его уровне вдруг возникнет воля оседлать это движение, а не противодействовать ему, то глубинная толща бюрократии подчинится далеко не автоматически, потому что это невыгодно ей на местах.

  Если учительнице, которая орет на политически неблагонадежного ребенка, запретить так разговаривать с учениками в принципе, она просто не сможет продолжать работать. Чтобы прекратить такую практику, надо будет ее уволить и нанять кого-то другого. Соответственно, эта учительница понимает: механизмы, позволяющие делать такое ее поведение публичным, как и реакцию на него — это угроза не политическому режиму, а ее личному благополучию. Неудивительно, что она сидит в избирательной комиссии и фальсифицирует выборы. 

Примерно полгода назад выяснилось, что люди начали вспоминать о справедливости. Появились запросы на «левую» повестку. А сейчас на фокус-группах начинают проявляться ценности следующего уровня — спрос на уважение и на равенство перед законом.

Есть и хорошая новость. Массовый чиновник, бюджетник с частицей власти, учитель или врач, являются не только элементами государства и агентами антимодернизации, но и средними россиянами. Вне рабочего времени им не чужды все эти процессы. Они с удовольствием снимут на телефон какое-нибудь безобразие — проходящее по соседнему ведомству. Им тоже хочется уважения, они смотрят не только российские новости, но и голливудское кино про то, как люди выстраивают гораздо более комфортные отношения между собой. Им тоже хочется быть ценными партнерами для людей, с которыми они общаются не по работе. А в наше время это значит быть толерантнее, принимать разнообразие и инаковость. Предъявлять более высокие требования даже к чистоте вокруг себя, например. 

Ситуация, когда на улице грязно, а в доме идеально чисто, людей больше не устраивает — они хотят, чтобы эти стандарты распространялись и на улицу.

Им начинает не хватать возможности контролировать это хотя бы на местном уровне. Но, чуть побившись, люди выясняют, что городские власти ничего не могут сделать, потому что все деньги в «центре», а выделяются они субъекту федерации, а не городу.

У нас упал рейтинг президента, и чуть позже стали расти рейтинги губернаторов. По мере того как люди меньше ассоциируются с федеральной властью, они начинают больше ассоциироваться с местной властью. Мы знаем, что в нескольких регионах люди «прокатили» кремлевских кандидатов в пользу кого угодно. Но одновременно с этим они переносят свою лояльность на локальный уровень там, где местная власть их более-менее устраивает.

А если падает доверие к президенту и не растет доверие к местному самоуправлению, что тогда меняется?

— Может быть, готовность людей возражать против политики, которая проводится хотя бы на местном уровне.

Для власти ситуация патовая

Люди находят новые способы выразить свое мнение, если они не согласны с руководством страны — сейчас им для этого необязательно выходить на митинги. Власти гораздо сложнее бороться с такой формой протеста — чтобы ее подавить, придется бить по собственной инфраструктуре и экономике, объясняет социолог. 

Фото: Андрей Филин / Wikimedia.org

За последний год было достаточно много протестов: точечные, как против мусора в Волоколамске, и повсеместные – вроде митингов против пенсионной реформы. У людей закипает, но, наверное, не до такой степени, чтобы протесты становились действительно массовыми.

— Не факт, что люди вообще готовы массово выходить на улицу. Они попытались сделать это в самых крупных городах 2011-2012 гг. и нарвались на закручивание гаек. Сейчас, когда нарастает недовольство не в нескольких крупных, а во всех больших городах, люди, возможно, не захотят наступать на те же грабли еще раз и нарываться на жестокие разгоны, а найдут более мягкие и массовые формы выразить свое мнение.

Например, люди, не выходя на улицы, выразили свое глубокое возмущение совершенно неправовым штрафом, который выписан изданию «New Times». Когда в начале 2000-х громили свободное телевидение, НТВ, граждане выходили на улицы, но тысячные митинги не возымели действия. Сейчас они нашли более безопасный, менее затратный по времени, менее дорогостоящий способ высказаться, переводя деньги на оплату штрафа.

Переводы по 100-500 рублей означают только одно — желание выразить свою позицию. Свое мнение высказали десятки тысяч человек, между прочим, назвавшись, потому что переводы не анонимны. Что государство может этому противопоставить? Наказать 30 тысяч человек? Многовато! Отобрать у них кредитные карточки? Или отобрать кредитки у всех, сделать платежи в интернете не такими легкими? Еще пара таких сборов, и я всерьез боюсь, что правительство пойдет по этому пути.  

Проблема в том, что у современных форм протеста нет отдельной инфраструктуры, какой была, скажем, газета «Искра», которую «большевистское подполье» ввозило из-за границы и раздавало тайком рабочим. У нас есть инфраструктура экономики, общества, социальных связей между людьми. С ее помощью идет коммуникация по политическим вопросам, которые трудно отделить от общественных, аполитичных с виду тем вроде городской среды, защиты парка от застройки и так далее.

Нет ничего отдельного политического или неполитического — властью пронизаны все отношения в обществе. Протест также эффективно может концентрироваться как на правах женщин и расовых меньшинств, так и на оппозиционных политических идеях. Эти проблемы переплетены, их сложно отделить друга от друга. Такие выражения недовольства очень дорого останавливать, потому что приходится бить по всей инфраструктуре, включая экономику и экономическое развитие.

Например, у нас, по разным данным, от 30 до 40% трудоспособного населения занято на незарегистрированных работах. Они нуждаются в средствах обмена и платежей, которые не так сложно взять под контроль. Но есть проблема. Как известно, наша экономика очень устойчива к внешним шокам и пошатнулась от кризиса, санкций и падения цен на нефть намного меньше, чем было бы разумно ожидать. В частности потому, что у нас люди удивительно легко соглашаются на понижение зарплаты. Для работодателя просто отправить людей в неоплачиваемый отпуск или перевести их на полставки, и сотрудники не начинают массово увольняться. Это все не очень хорошо, но создает устойчивость и избыточную защиту от дурака у руля, от ошибок самой власти. А обусловлено именно тем, что люди легко переходят на подножный корм, когда официальная экономика шатается.

Если вы победите теневую экономику, то неожиданно окажетесь без защиты от дурака, с 20-процентной официальной безработицей. Черный рынок все равно будет, но он будет гораздо менее эффективным, а устойчивость экономики и политического режима от этого может не улучшиться, а ухудшиться. 

Опасно бить по собственной инфраструктуре — это значит пилить сук, на котором сидишь. С другой стороны, если этот сук не пилить, то на нем очень быстро вырастают структуры, способные эффективно выразить свое недовольство существующим порядком вещей. А отвечать на это очень трудно, потому что сетевая организация умнее, быстрее, гибче иерархии. Ситуация патовая.

Получается, что бы власть ни предприняла, ее положение станет хуже?

— Да. Это не значит, что я прогнозирую мгновенное падение режима или тем более революцию. Никакой революции не будет. У нас нет необходимого для нее демографического навеса — мало молодых свободных мужчин, которые в случае восстания начинают все громить.

Это не прогноз, что все рухнет. Но положение властей сейчас ухудшается. Чтобы сделать положение правительства таким же надежным и устойчивым, каким оно было в середине нулевых, нужно очень сильно ухудшить положение большинства живущих в стране людей. Чтобы им некогда было развиваться и думать об улучшении среды вокруг себя, чтобы они опять занялись выживанием, как в девяностые, потом долго накапливали жирок, как в первые послекризисные годы.

А это, в свою очередь, приведет к еще более плохим и непредсказуемым последствиям?

— Или к очень длительной стагнации, которая кончится тем, что Россия еще в большей степени проиграет конкуренцию другим государствам. Из страны станут уезжать еще больше, она станет еще беднее, и, в конце концов, на внешнеполитические авантюры тоже перестанет хватать денег.

Такие авантюры, как Крым и Сирия, сейчас перестают приносить эффект?

— Мне кажется, да. Чего греха таить — от Крыма население было в восторге. И, честно сказать, население какой страны не было бы в восторге? Бескровное для армии завоевателя приращение территории! Я не очень верю, что население даже самых продвинутых стран не порадовалось бы такому событию. Другое дело, что голоса против, объясняющие, как это опасно и неправильно, зазвучали бы громче и намного раньше.

Но не будем забывать: населению до этого долго объясняли, что Крым съедят ужасные фашисты, если мы его не спасем, а там наши люди. Объяснить достаточно ксенофобски настроенному населению то же самое про Сирию, страну с этнически чуждым населением — не такая простая задача, и она российской пропаганде не удалась. Даже люди, которые считают, что в Сирии правительство все в принципе делает верно, не готовы прощать ему за это экономический спад, ограничение свобод, и то, что на их ребенка безнаказанно орут в школе.

В связи с этим вероятность очередной внешнеполитической операции снижается?

— Ее смысл для власти уменьшается, а вероятность зависит от того, в какой степени руководство страны сохраняет каналы обратной связи. Если долго не слушать экспертов, не иметь выборов и свободной прессы, питаться закрытыми опросами ФСО в качестве информации о настроениях людей, то с обратной связью становится совсем плохо. Правительство живет «под собою не чуя страны». Вероятность масштабных ошибок существует именно потому, что с обратной связью все плохо.

Происходит ли сейчас солидаризация общества? Люди, как кажется, все больше доверяют друг другу.

— Нет, данные показывают, что люди, наоборот, сильнее чувствуют дефицит доверия, больше говорят о том, что никому доверять нельзя. Они почувствовали нужду в доверии. 

В обществе ХХ века очень большую часть доверия производило государство — это безличное доверие. Мы имеем дело с другими людьми не потому, что их знаем, а потому, что государство обеспечивает наказание мошенника, убийцы и грабителя, и в случае преступления мы хотя бы знаем, куда идти. Если государство плохо выполняет эту функцию, то появляется дефицит доверия.

Межличностное доверие — это доверие между людьми. Они доверяли тем, кого знали, с кем имели общих знакомых, принадлежали к одному сословию. 

Сейчас старого межличностного доверия мало, потому что люди привыкли полагаться на государство. Но оно тихо отползает с этого рынка, и люди в России очень быстро осваивают другие, более модернизированные механизмы выработки взаимного доверия, основанные на сетевых технологиях, коммуникациях, на том, что интернет умеет хранить репутацию. Мне не нужно знать вас лично, я могу загуглить, чтобы знать, с кем имею дело. Прозрачность всех людей, включая тех, кто работает в органах власти, сильно выросла. Про человека очень легко много узнать и легко много наболтать, так, чтобы все это узнали. Это создает новые формы доверия. 

Россия — страна с невысоким уровнем доверия в среднем, она такой вошла в постсоветский период. Но механизмы межличностного доверия отрастают очень быстро. 

Например, у нас реально падает насильственная преступность, несмотря на то что экономические проблемы должны порождать ее рост. Но наше общество становится более мирным. 

Этот процесс происходит во всем мире. Модернизирующееся общество быстро снижает насильственную преступность по многим причинам. В том числе и потому, что подростковые банды теперь стреляют не в людей, а в монстров в компьютерных играх, общаясь друг с другом по интернету.

Но заниматься накачкой милитаризма в такой стране, как Россия — безумная идея сама по себе. Нет такого количества людей, которых можно было бы позволить себе отпустить на войну: «Извините, бабы еще нарожают». Не нарожают. У нас рождаемость ниже уровня воспроизводства. Не выйдет так, что один мальчик погибнет, а другой будет кормить родителей — родители останутся без кормильца.

Это бесплодный вред, который наносит пропаганда. Известно, что генералы всегда готовятся к предыдущей войне. Вот и у нас сейчас правительство пытается «перевоевать» войну за удержание власти над обществом.

Услышать до революции

Российскому обществу действительно стоило бы быть более благодарным бизнесу, если люди хотят работать не только на государство и олигархов. Предприниматели, впрочем, боятся погромов и революции, однако никто не хочет переворота. И чтобы его не было, власть должна вовремя начать слушать людей, считает Элла Панеях. 

Вы, наверное, слышали заявление Анатолия Чубайса о том, что общество не благодарно бизнесу, тем, кого сейчас называют олигархами.

— Всех это страшно возмутило. Давайте для разнообразия соглашусь с Чубайсом (смеется). Общество не имеет оснований быть благодарным тем, кто сейчас является олигархами. Эти люди получили мандат на собственность из рук государства, а не в результате своих успехов в бизнесе, даже если они до этого достигли таких успехов (что можно сказать далеко не про всех). 

Но общество, действительно, могло бы быть более благодарным реальным предпринимателям 90-х, которые с нуля выстроили рынок в стране, каким бы несовершенным, даже уродливым в некоторых проявлениях он ни был.

В СССР был подпольный черный рынок, на котором оперировали спекулянты, преступники и люди, оказывавшие мелкие частные услуги, за что подвергались уголовному преследованию через раз. Советское законодательство было антибизнесовым по дизайну — законодательство нарочно хотели сделать таким, чтобы не было никакой частной активности. 

В эпоху перемен государство не могло защитить бизнес ни от чего: ни от жульничества контрагента, ни от нарушения контракта, ни от покушения на собственность. Полиция, наследница ОБХСС, любую экономическую деятельность до сих пор продолжает воспринимать в первую очередь как мошенничество.

Российский бизнес ухитрился построить институты, которые позволили вести экономическую деятельность и испытывать доверие между собой, ввести обычаи делового оборота. Не только без содействия государства, но и при его изрядном сопротивлении. 

То, что общество до сих пор смотрит на людей, которые с нуля выстроили свой бизнес, как на жуликов, очень сильно мешает частной российской экономике развиваться. Это одна из причин доминирования государства в экономике. 

Получается, общество смотрит на бизнес так же, как власть?

— Помягче, чем власть, но, в общем, да. Пока люди не поймут, что частная экономическая активность — почтенное занятие, они будут работать на государство и на олигархов. 

Один из предпринимателей, с которым я недавно общался, сказал: «Смотрю на события во Франции, когда протестанты бьют витрины, и понимаю, что не хочу революции, потому что первыми придут за нами».

— Никто не хочет революций. Есть, конечно, идиоты, которые хотят, но они в абсолютном подавляющем меньшинстве. Революция — это всегда результат того, что власти вовремя не начали договариваться, инкорпорировать новые группы населения, делиться властью, спрашивать мнения.

Не будем забывать, что любые механизмы государства, в том числе механизмы современной демократии — это функциональный заменитель насилия. Вместо того чтобы бить витрины и выяснять силой, кто главнее, мы пойдем и проголосуем. В идеале сначала просто обозначим свою точку зрения в прессе, покажем, что у нас есть проблемы с текущим положением дел, и нас должны услышать и учесть. Не получится так — пойдем голосовать и попробуем снести это правительство, поставить новое. Но если никакие мирные инструменты согласования интересов и мнений не срабатывают, начинается буза. Сначала демонстративная: люди подставляют собственную голову, чтобы показать, что они настроены серьезно.

Во Франции люди вышли на улицы не брать власть, а показать более предметно: они хотят, чтобы их услышали. Вроде бы это произошло. Но если не услышат снова, то произойти может всякое. Никто не хочет такого развития событий, в идеале все хотят договориться.

Пока люди могут терпеть, они ни на какие улицы не выходят и никаких революций не устраивают. Они даже много могут терпеть при достаточно авторитарном и репрессивном режиме. Но прорывает всегда — тем сильнее, чем дольше не слышали тех, кого пора уже было услышать.

Российской власти давно пора слушать людей. И угроза насильственного окончания всей ситуации — не первая причина тому. Есть гораздо более приближенные к текущей реальности причины, например, экономика, которая начала вовсю шататься. 

Принимаются решения все более низкого качества. Издержки, которые государственная практика управления накладывает на экономику, общественную жизнь, образование, на медицину, которой все особенно недовольны —  становятся практически запретительными для выполнения функций любой из этих систем. 

Мне кажется, до насилия дело не дойдет. Насилия следует ожидать скорее от государства, чем против государства. Но последствия этих издержек уже становятся очень острыми.