Марат Гельман: Как жить в Немоскве

Директор музея современного искусства PERMM. Совладелец известной московской галереи на винзаводе. В 90-х – арт-дилер. Марат Гельман вместе с Глебом Павловским – один из архитекторов нынешней системы вертикали власти в стране. Сейчас, как трубят все федеральные СМИ, превращает провинциальную Пермь в один из самых европейских городов России. Он пообещал «соленым ушам», что счастье уже не за горами – трехметровые буквы с соответствующим внушением установили на набережной. Политтехнолог, дилер и директор музея в одном лице прогулялся по центральным улицам нашего города в компании главреда «БЖ», чтобы вместе отыскать новую идентичность оказавшемуся на распутье Екатеринбургу. Два часа не прошли даром.

 

Гельман: И куда пойдем?

 

Иванов: В центре везде примерно одно и то же. Екатеринбург похож на Пермь в том смысле, что создавался как город-завод. Везде дыхание этого завода еще чувствуется. А чья это вообще идея – сделать из Перми не город-завод, а культурную столицу?

 

Гельман: Изначально моя. Вообще, мое присутствие в этом проекте имеет несколько стадий. Сначала была выставка «Русское бедное» в Перми. Потом мне предложили сделать музей в Перми. И я здесь выступал уже инструментом, проводником, который должен привлечь внимание туристов, вывести культуру этого города на другой уровень. Для меня в какой-то момент стало кристально ясно, что в стране, за пределами МКАД, настолько ничего не происходит положительного – просто мрак. Я тут же согласился возглавить музей.

 

Через какое-то время появилась всего одна статья в New York Times про пермский музей – тысяча туристов в течение месяца. Стало понятно, что можно не просто музей построить, а регион вытащить на другой уровень. И тогда я стал не только инструментом в чьих-то руках, я начал этот проект воспринимать как свой. К тому же я лучше всех могу это предложение реализовать – сделать культурную столицу.

 

Иванов: Под столичностью вы что понимаете?

 

Гельман: Есть три простые характеристики. Столица – это место, где происходит много событий. Это место, куда приезжают. Это место, где существует возможность творческого роста. Питер в этом смысле перестал быть культурной столицей еще в 1994 году. Там перестало расти население. А это значит, что в город приезжают, конечно, но не настолько массово, как раньше. Это значит, выпускники питер­ских школ теперь между Москвой и Питером однозначно выбирают первую.

 

Мы взяли эти простые критерии столичности и стали по ним работать: организовывать события, на которые будут приезжать со всей России. Мы начали делать фестивали. Фестиваль – это всего лишь упаковка для событий. Упаковку выбросил, а события остались. Чтобы в Пермь ехали, мы упаковали свое желание в образовательную систему: сделали специальную программу «Открытый университет», у нас каждую неделю приезжают известные люди, читают лекции. Сорокин был, Эдуард Бояков – человек, который создал «Золотую маску», который создал один из лучших театров в Москве – театр «Практика», – он вообще переехал.

 

Раньше писатель Алексей Иванов в Перми был как гора. Один. А тут и Лимонов, и Сорокин… Сейчас, кроме музея, нам нужны другие флагманы: лучший в стране театр, лучший книжный магазин. Таким образом, первоначально «культурная столица» была исключительно технологическим инструментом, а воспринята всеми как претензия. Мол, хотим переплюнуть Москву.

 

Иванов: У вас же галерея в Москве. У вас дом на Рублевке. И дизайнерская квартира с видом на Остоженку. Почему вам вообще стала интересна Пермь как город, где можно жить и что-то делать?

 

Гельман: Года два назад мне уже казалось, что я ничего достойного в своей жизни не сделаю. Что бы я ни пытался предпринять, все было меньше галереи. Можно было вообще ничего не делать и просто стричь купоны. А это тяжело – ничего не делать. Сразу же – тяжелая депрессия. Пермь лично для меня – это вызов сделать еще что-то более великое. В рамках страны, а не только Москвы.

 

Иванов: Почему вы так свято верите в то, что московские музеи и галереи будут фактически помогать вам, привозя в Пермь своих художников, проводя воркшопы и выставки?

 

Гельман: Сам статус нового – очень высок. И те люди, которые являются частью этой цементированной московской системы арт-бизнеса, на самом деле хотели бы быть частью более динамичной системы. При этом не теряя ни там, ни здесь. Это очень важный мотив, который следует понять! Он побуждает людей вовлекаться. В Москве уже не открыть второй Дом фотографии или вторую студию Артемия Лебедева, а в Перми филиал сделать можно. То же и с галереями. Профессионалы это понимают. Моя задача в Перми будет реализована полностью, когда все будет происходить само. В Москве же все происходит само. В том смысле – что власти к этому не имеют вообще никакого отношения. Когда само – это, кстати, и есть признак столицы.

 

Иванов: Пермский губернатор Чиркунов сильно помогает?

 

Гельман: Олег не просто так помогает. Он получил мощнейшие выгоды. И он сейчас один из участников проекта, у которого четыре отца: Гордеев, Гельман, Чиркунов и Миль­грам. На недавнем Пермском экономическом форуме губернатор заявил тему следующего: «Культура как ресурс развития Перми». Это практически юридическое закрепление взятого курса. Пермь еще далеко не культурная столица, но для кого-то мы уже произвели культурную революцию. Сейчас, думаю, никто в России даже такими результатами не сможет похвастаться. У нас даже есть 1 500 волонтеров, которые ради нас готовы на все. Они обрели свое место. У них жизнь поменялась. Они – наша мощная поддержка. Не только губернатор.

 

Иванов: Самый простой и наглядный критерий того, хорошо ли жить в том или ином месте, – уезжают люди из него или нет.

 

Гельман: Раньше из Перми ежегодно отъезжало 7 000 человек.

 

Иванов: В Москву?

 

Гельман: Куда-то.

 

Иванов: За лучшей долей, за карьерой, за возможностями?

 

Гельман: Наверное. Факты красноречивы: в этом году ноль уехавших. Ноль! Я хожу в пермские клубы, так там меня хватают за руки, останавливают и говорят молодые ребята: «Мы не
уехали только потому, что вы здесь».

 

Иванов: Я думаю, что в российской провинции везде примерно одинаковая ситуация. Ну по крайней мере, в городах‑миллионниках: корпорации федерального масштаба или сетевые структуры набирают вес и навязывают свои правила игры местным предпринимателям, бизнес-сообществу и городу в целом. При этом мегаполисы теряют свою аутентичность, взамен получая стеклянные офисные высотки, где получают прописку филиалы гигантских корпораций. Такая ситуация в Екатеринбурге, Красноярске или Нижнем Новгороде – везде. Но возможностей, как ни парадоксально, в городах больше не становится. Безусловно, корпорации поднимают город на определенный уровень, но дальше – пустое высокогорное плато, на котором ничего не растет. Все, у кого есть мозги и потенциал, стараются
уехать в столицу. Потому что помимо безус­ловной закорпоративленности там есть жизнь, которая в железобетонной офисной коробке невозможна. И опыт Перми – в прошлом города-завода – уникален. И интересен в регионах только лишь потому, что это способ сохранить город как живой организм, а не безликую машину по зарабатыванию и трате денег.

 

Гельман: Культурное разнообразие – это же как раз самый простой способ уйти от унификации, которая получает невероятный масштаб сейчас. Два процесса должны идти в стране одновременно – глобализации и уникальности. Тогда не будет такой ситуации, о которой ты говоришь. Вот пример, как это можно совместить. В будущем году в Перми намечено благоустройство города. У нас есть команда дизайнеров, которая будет привлечена к этим работам. Они будут работать по единым правилам, стандартам, они будут заниматься унификацией. И одновременно мы допускаем банду художников, задача которых – соз­дать уникальные вещи. Не бороться с корпорациями надо, а развивать свою уникальную площадку. В борьбе с системой победителей не бывает.

 

Иванов: Но как так в принципе получилось, что Пермь утратила ауру города-завода?

 

Гельман: Смерть никто не фиксировал. Но заводы просто перестали работать. Реально. Старорежимным производственникам не нужно развитие, потому что оно обозначает их смерть. Чтобы это болото встряхнуть, нужна была провокация. Мы ее сделали: подготовили доклад «Пермь – культурная столица», где зафиксировали, что пермская промышленность на дне. Месседж был однозначным – «мы на вас не рассчитываем». Директора заводов почувст­вовали угрозу в нашем лице. Зашевелились. Может быть, кто-то из них под страхом смерти вытянет свое производство – замечательно! В Екатеринбурге до сих пор делают ставку на промышленность, «завод заводов»?

 

Иванов: По косвенным признакам кажется, что нет. Заводы в черте города переносятся за его границы или на периферию, мэрия недву­смысленно протягивает свою длань торговле. Это город-витрина. Потребительская столица России, как написал в одном из первых своих номеров журнал «Русский репортер». Один большой торговый центр. Но в нем скучно жить, потому что вокруг манекены.

 

Гельман: Власти, наверное, хотят привлекать людей другого плана: не творческую среду, а бизнес. Возможно, Екатеринбург и станет таким торговым флагманом страны. Я согласен: быть жителем торгового центра скучновато. Но вот возьмем Лас-Вегас – мировой центр игровой индустрии. Чтобы исправить этот имидж, они начали строить музеи. Сейчас там все музеи мира имеют филиалы. Недвижимость городские власти предоставили бесплатно. Построили аквапарки. Развлекательные центры. Сегодня Лас-Вегас фактиче­ски стал центром развлечений, а не казино. Это опыт перестройки без уничтожения фундамента. Казино в Лас-Вегасе никто не закрывает, как и не нужно сносить торговые центры в Екатеринбурге.

 

Иванов: У Лас-Вегаса, по сути, был опыт перевода одной идентичности в другую. Смена позиционирования. Что происходит и в Перми. Этот опыт перевода одной идентичности в другую востребован другими городами?

 

Гельман: Из Екатеринбурга или области не было обращений. Из других регионов – да. Причем делают они это через администрацию президента. Многие уверены в том, что я – кремлевский эмиссар. Я в этих обращениях могу лишь помочь эскизно. Специфика нашей деятельности заключается в поисках ниши. Одна и та же ниша, концепция не может быть реализована в двух разных территориях. Ее можно лишь отнять. Если бы у вас было вменяемое руководство области, рамку можно было бы расширить. То есть из проекта «Пермь – культурная столица» перейти к проекту «Культурное возрождение Урала» и включить в список городов Пермь, Екатеринбург и другие.

 

Иванов: А почему вы считаете, что у нас руковод­ство невменяемое в этом вопросе? (Если это важно, прогулка состоялась до назначения Александра Мишарина губернатором области. – Прим. «БЖ».)

 

Гельман: Я вчера послушал какого-то вашего областного чиновника на круглом столе. Мне кажется, эти ребята ничего путного не сделают. Индейцы говорят, что есть три вида болезни мозга: прыгающая обезьяна, сухой навоз и переполненная чаша. Касательно ваших властей – у них переполнена чаша. Они думают, что все знают. Как сделать так, чтобы у них снова чашка опустела? Я не знаю. Возможно, должен появиться центр вне власти. Кто-то должен взять эту миссию на себя. После того как придут успехи, будет гораздо проще. Ведь первоначально мою выставку «Русское бедное» финансировал Сергей Гордеев, бизнесмен и сенатор Совета Федерации от Пермского края. Это были его личные деньги. И он верил. А потом поверили многие. Я знаю Росселя с 96-го года. Знаю его в том смысле, что все про него понимаю. Он ведь хозяйственник. Такие люди не могут принять этот новый мир. Прежде всего по идеологическим соображениям. Вот Чиркунов – совершенно другой типаж.

 

Иванов: Он моложе Росселя. И он бизнесмен.

 

Гельман: Ему 50 лет, он моего возраста. Олег несколько лет прожил в Швейцарии и Голландии. И ментально он уже на другом уровне. Если взять Росселя и Чиркунова за крайние точки, то между ними находится Чубайс. Россель – один типаж, Чубайс – более продвинутая модель того же самого терминатора, а Чиркунов – он как последняя модель терминатора. Его отличает то, что он максимально гуманоидоподобен. То есть робот, который похож на нормального человека. Он работает губернатором два дня в неделю. Один день – в Москве, один день – с документами, читает, книгу пишет. Он пытается все время задавать себе вопросы. Чиркунов верит в прагматическое мышление, в то, что можно сделать красивые схемы – и процесс пойдет сам. Ведь нет ничего проще, чем сказать на каком-нибудь съезде, что промышленность нуждается в поддержке. (У нас многие так говорят. Возьми хоть АвтоВАЗ.) «А так ли она необходима, эта поддержка?» – задумается Чиркунов.

 

Возвращаюсь к вашим реалиям. Я читал доклад одного екатеринбургского ученого, который сравнивает в своей работе идентичности и пишет, что «Екатеринбург – столица ШОСа». Я попытался представить себе человека, который хотел бы быть жителем столицы ШОСа… Это неосязаемая материя. Непонятная. С культурной столицей внятней получается: культурное потребление, музеи – все осязаемо. Мы проводили опрос среди пермяков. 55 процентов хотели бы жить в культурной столице, 16 процентов считают, что Пермь уже стала таковой. Эти результаты интересны еще и тем, что в Перми впервые в России осознание своей идентичности происходит не через отрицание, а через присоединение.

 

Иванов: Вы сейчас ответственно говорите, как политтехнолог со стажем, что для нашей нации более приемлемо говорить, какой она не является, к чему не относится, с кем она не хочет быть, нежели сформулировать то, чем она является? А пермяки в этом смысле исключительные люди, так?

 

Гельман: Да, я предлагаю идентичности, а конкретно вы говорите: «Я не хочу жить в городе-заводе, а в витрине жить скучно». Сплошное отрицание и ни капли присоединения.

 

Иванов: Я созрел к присоединению. Предложите что-нибудь стоящее.

 

Гельман: В Шотландии есть два города: Эдинбург и Глазго. Эдинбург – культурная столица, а Глазго развивает бизнес и дизайн. И эти города друг друга дополняют. Они, к слову, самые развитые в Шотландии.

 

Иванов: Роттердам и Амстердам – та же история. Последний – культурная столица, а первый – бизнес и дизайн.

 

Гельман: Да!

 

Иванов: То есть вы считаете, что Екатеринбург мог бы стать таким центром дизайна и бизнеса?

 

Гельман: Для этого уже все есть. Дизайн-центр – инструмент. Главное, чтобы все дизайнерские события происходили здесь. Чем мне нравится эта идентичность, она вписывается в торговое позиционирование города, не спорит с ним. Идея с дизайном не требует радикального переустройства той идентичности, которая сама сложилась. Как в Лас-Вегасе – история та же.

 

Иванов: Радует, что мы не просто так проморозились на улице – нашли нишу для города. А чем вы займетесь после Перми? Ведь это время не за горами?

 

Гельман: Все мои успешные шаги в жизни – результат случайностей или обмана. Я сделал в Кишиневе выставку московских художников. Было это где-то в 87‑м. И один из московских художников сказал мне: «Переезжай в столицу, будешь моим продюсером». Я все бросил и переехал, а он через полтора месяца эмигрировал в Америку. Обратно я не вернулся. Начал выкарабкиваться и коллекционировать искусство. Потом я показал все свое достояние одному эксперту, и он очень емко охарактеризовал то, что я насобирал: «Полное говно». Полгода я продавал ее. Но именно благодаря этому я впервые стал заниматься арт-бизнесом, потому что надо было избавиться. А параллельно оброс связями, отношениями. Однажды ко мне пришел маститый человек с международными связями. Он сказал: «Ты должен открыть галерею. Ты будешь делать выставки, возиться с художниками, а я буду привозить клиентов». С тех пор так и пошло. Случайность, определившая жизнь. Очень трудно что-либо планировать, когда ты прожил 50 лет и понимаешь, что все хорошее, что с тобой было, – результат случайностей и стечения обстоятельств. По­смотрим, что будет дальше. Но два месяца назад я дал согласие войти в Общественную палату при условии, что моя программа будет как минимум воспринята руководством страны. Она о том, что либо России не будет в прин­ципе, либо жизнь будет везде, а не только в Москве и Санкт-Петербурге. Я не то чтобы согласился поработать, я, можно сказать, навязываюсь власти в качестве такого человека, который знает, как возродить Россию вне рамок МКАД.