И опыт — сын, И гений — друг...

«Деловой квартал» (№21 от 6 июня) опубликовал интервью с одним из лидеров международной арт-организации Еврокон Вячеславом Мизиным. Его радикальные сентенции о пути развития современного искусства вызвали неоднозначные отклики у наших читателей. Резонно возник вопрос: что за художественная революция свершилась в Екатеринбурге в первые две недели июня параллельно агонии предвыборной кампании? С 1 по 20 июня в индустриальном центре России проходил международный симпозиум «Еврокон-96: экологический арт-мост», в котором приняли участие 25 художников из Швейцарии, Дании, Люксембурга, Голландии, Испании, Великобритании и России. Они рабо- тали на промышленных территориях заводов РТИ, Уралшина, Втормет и Керамических изделий (точнее — на заводских свалках, с производственными отходами), создавая из мусора и отбросов произведения искусства, включенные в единое арт-пространство.

Опыт первый. Свободы.

Внутренняя чистота подразумевает ясность миропонимания. Незафаршированность мозгов всякой ерундой из идеологии, политики и интеллигентских вывертов типа «хочу-а-могу ли». Я такой какой есть. Я живу в этом мире не для того, чтобы соответствовать вашим ожиданиям. А вы не для того, чтобы соответствовать моим.

Эта легкость состояния покорила в приехавших из Европы художниках. Мы в большинстве своем тотально привязаны к социуму, ко всякого рода «материям», находящимся за пределами наших туловищ. Они, напротив, сильнее привязаны к внутреннему миру, как улитки, у которых и домик и праздник всегда с собой.

Аня Кляйдт: «Я не знаю, что со мной будет завтра. Мне не интересно об этом думать. Я делаю только то, что хочу, в чем ощущаю внутреннюю потребность в данный момент».

Марк Диво: «Нет смысла специально учиться искусству. Важны не знания, а опыт. Если я хочу узнать что-то, я должен это почувствовать, пропустить через себя. Поэтому для меня наиболее сильное течение в искусстве исходит от маргиналов».

Eurokon — это люди, которые, грубо говоря , ничего не умеют. У них ничего нет, кроме экзистенции. Но это настоящее, это истинное. Они этим живут и на этом пути совершают свои открытия...

Как художественный материал для творчества они используют... мусор.

Марк Диво: «Мусор — это единственная постоянная ценность капиталистическо-демократической морали. Он будет всегда. Мусор — это бремя цивилизованных индустриальных наций, он одновременно является их надеждой и основой для культурного развития. Мы обрабатываем не столько материальный мусор, сколько идеологические, научные и религиозные отбросы».

Как бы это попсово, эпатажно и пафосно ни звучало, так гораздо честнее, чем грабить, лгать и изворачиваться, вползая на вершину арт-пирамиды.

И потом, кто знает, какой еще шелухой сможет окружить себя человек по дороге в Небо? Грязь — всего лишь вещество, которое лежит не на своем месте. И нам ли, русским, жмуриться при слове «мусор»? Для нас грязь приобретает значение некой духовной субстанции. Василий Розанов, помнится, представлял свою душу золотой рыбкой, играющей на солнце в аквариуме, наполненном навозной жижей. И рыбка не задыхается. Ей хорошо даже не потому, что в грязи вообще хорошо, а потому, что все равно солнце светит и все равно — жизнь.

Опыт второй. Уважения.

Для большинства из них Россия началась с Екатеринбурга. Где, по их представлениям, проспекты так и кишат мохнатым зверьем. Ленни Ли, владелец своей галереи в Великобритании, по рассеянности утративший в Шереметьево все средства к существованию, звонил в Лондон: «Мама, я жив. Я в Сибири. Медведи здесь не ходят, но трэвэл-чеки я потерял».

— Ленни! Что за шаблоны? Какие медведи?

— О, простите! Мама волнуется. Перед поездкой сюда мы пытались найти хоть какие-то сведения о Екатеринбурге. Но в справочниках ничего нет...

Другой мой приятель, тоже из Лондона, прожив полтора года в России, на вопрос «Чем пахнет Свердловск?» весело ответил: «Это как в пивоварне: запах ужасный, но напиток отличный». Он рискнул проработать здесь полтора года. Ленни, правда, через две недели нас утешал: «Ничего, ничего. В Индии в 100 раз хуже».

Это все к тому, что ... грустно. Себя хочется уж если не любить, то по крайней мере уважать. Честно говоря, противно продолжать рубить окно в Европу. Наверное, есть смысл спокойно войти в открытые двери, зная, что тебя ждут.

В ссутуленных плечах — провинциальность духа: «Что вы, что вы... мы здесь постоим», или, обратная сторона — развязно-показательная закомплексованность: «А мне по ...» Город? Да. Город большой, достойный своих жителей.

Да простит меня Слава Курицын, позволю себе процитировать его статью, растрогавшую меня полгода назад. Мегаполис — это не просто размер, не диаметр карты и не количество высотных зданий на душу населения, мегаполис — это особого типа самоощущение. А именно: ощущение себя как города, существующего самостоятельно, а не на фоне и не в связи... Город, в котором есть все: чтобы здесь могла случиться полноценная головокружительная карьера и полноценный крах, чтобы здесь, не выходя из города, можно было участвовать в драме любви нищего пастуха к царской дочке.

Важен общий фон, разветвленность структуры, средний уровень, а не стихийные гении, важно, чтобы было куда пойти, где выставиться, с кем поговорить и где получить зарплату. Важна возможность раскрутиться, если ты такой крутой певец, молитвами местных, а не московских продюсеров, важно, если ты художник, иметь рынок сбыта среди местных ценителей.

А для того, чтобы местные капиталисты воспылали страстью к домашней культуре и родные деньги оставались здесь, нужно предпринимать попытки. Очевидны два пути. Первый — так называемый «шульмановский» (Лев Шульман — художественный руководитель Центра современного искусства) — разбавление местного культурного болота гастролями звезд мировой величины. Милая сердцу ситуация:Ирэн Халтман, танцовщица и хореограф, в январе делала премьеру в Нью-Йорке, а в марте уже показывала этот спектакль у нас. Она рассказывала своим знакомым о поездке в Екатеринбург, те воспринимали это как невероятное приключение. «Для 98% людей, которым мы говорили о своих гастролях, — пишет Ирэн в Центр Современного искусства, — вы нанесли Екатеринбург на карту».

Второй путь более дерзкий, наглый и брутальный, по которому и отправился Eurokon. Путь захвата художественной власти в свои руки. Нет никаких оснований считать себя меньше, чем ты есть на самом деле. У каждого Художника должна быть аудитория, эквивалентная его творениям. Или в одном городе, или в одной стране, или во всем мире. Тем более, что сегодня жизнь превратилась в набор каких-то игр и способность времяпрепровождения. Все попытки упорядочить что-то и понять приводят к уходу от реальности. В состоянии ли искусство сейчас «перевернуть тележку с яблоками наших повседневных эмоций, или же оно просто приятное возбуждающее средство, даже в самых радикальных формах»? Циничность этой ситуации такова, что художнику приходится продавать не произведения искусства, а свою личность, миф и, вероятно, в конечном итоге ту свободу и независимость, которая вызывает зависть. «В работе художника покупается именно его тело: т.е. происходит обмен, при котором, мы вынуждены это признать, налицо все признаки проституции (Ролан Барт)».

И коли ты не отправился в монастырь и предпочел светскую жизнь, то, несомненно, разумнее выбирать игрушки в общемировом контексте.

Вопрос власти решается очень просто: если не ты будешь управлять ситуацией (в данном случае культурной), то окажешься в диктате того, что вызывает у тебя отвращение.

Тот же Слава Курицын говорил когда-то о том, что Самодостаточный Город должен иметь Историческую Идею, фактурную и внятную , чтобы ее можно было родным капиталистам продать как что-то такое, чем они — капиталисты — могут гордиться. Тогда же предлагалась идея, по-моему, отличная: рабоче-индустриальная. Великолепные конструктивистские силуэты (индустриальность как идея) и заводские силуэты, к примеру, ВИЗа (индустриальность как факт).

Eurokon со своей стихией пост-индустриального барокко и конечной целью принести искусство простым людям здесь как нельзя кстати.

— У Екатеринбурга оранжевый цвет, — сказал Марк Диво.

— ? ...

— На самом деле, конечно, серый. Но серый как фон. Холст, на котором хочется рисовать.

Опыт третий. Мудрости.

Они создают Государство Искусства. Потому как, по их мнению, искусство сегодня способно объяснить мир (если есть такая необходимость). Жизнь становится абстрактной. И уже ни наука, ни религия не претендуют на истину. Для постмодернистов и вовсе истина существует как ничто.

Марк Диво: «Мы входим в заброшенный дом и в нем творим. Это определенное арт-пространство, в котором возможно все: выставки, музыка, кино... В этот дом может войти каждый и что-то изменить. Это как цветок, который распустился и вянет, и в этот момент он уникален».

Они называют это реализмом. Искусством настоящей жизни. Т.е. то, что можно попробовать, увидеть, познать опытным путем. Реализм прикосновений, ощущений. Красиво то, что ты чувствуешь и сознаешь красивым.

Я не рискну назвать это контр-культурой. Контр- только по отношению к оперному театру и государственному музею. Альтернативная? Скорее так. Как моя жизнь альтернативна твоей. На Востоке говорят: жизнь — это единственное великое произведение искусства, которое каждый человек создает себе сам.

А остальное ... мусор?