«Роман общества с властью закончен. Но отсюда не следует немедленная трансформация режима»

Основным трендом 2018 г., которое будет источником всех событий этого года, стала трансформация общественного сознания, считает политолог, доцент РАНХиГС Екатерина Шульман. Этот процесс не был внезапным и неочевидным. Изменяется мнение россиян о протесте и готовность в нем участвовать; к обязанностям человека по отношению к государству и наоборот; о том, что важнее, стабильность или перемены, и ко многому другому. Российское общество чрезвычайно разнообразно, но большие тенденции касаются всех, подчеркивает эксперт.

— Российский социум чрезвычайно разнообразен. Единственное, что мы знаем о России — она бесконечно сложна. Разница между отдельными социальными группами внутри страны может быть большей, чем разница между средним россиянином и шведом или алжирцем. На человека гораздо больше влияет его социальное происхождение и окружение, чем возраст. 

Вообще, выделение поколений как социальных единиц не имеет под собой прочной научной базы. Когда мы говорим о поколенческих ценностях, то делаем предположение. Мы склонны говорить, что люди, родившиеся с 1980 по 2000 гг., являются миллениалами и обладают их свойствами. На самом деле нет.

Происходящее в развитых странах в наиболее выпуклой форме демонстрирует процессы, которые дойдут до каждого. Новое информационное пространство нас всех очень сильно сблизило, и это тоже один из факторов социальной напряженности: все стали видимыми друг для друга. Отставание возможно, изоляция — нет.

Посмотрим на карту ценностей Инглхарта (всемирное исследование ценностей, которое начал социолог Рональд Инглхарт). Самое важное в том, что точки, обозначающие положение стран на карте, движутся. По вертикальной оси внизу находятся традиционные (религиозные, коллективные) ценности, а вверху — секулярно-рациональные. Чем выше точка по оси традиционных ценностей, тем выше уровень атомизации в обществе, а социальная атомизация — это не очень хорошо.

Источник

За 30 лет с начала исследования Россия несколько «съехала» сверху вниз. В нашем случае это скорее позитивный процесс — преодоление постсоветской социальной атомизации, развитие навыков взаимного общения и совместного действия.

По горизонтальной оси находятся ценности выживания и сохранения, самовыражения, развития и прогресса. И мы, пусть не так быстро, движемся слева направо. Раньше мы были помешаны на ценностях безопасности и выживания, что понятно. Сейчас рядом с нами гораздо более бедные страны. Чем ближе к правому краю, тем страны богаче и образованнее. Но весь англоязычный мир находится ниже нас по шкале традиционности. То есть мы с вами — секулярный социум, не религиозное, а светское общество, с низким уровнем межличностного доверия. Но оно меняется: у людей увеличивается количество связей.

Эта картинка — базис, который дает нам представление о месте России среди социумов, и он должен предохранить вас от веры в выдающуюся российскую традиционность.

Еще выше нас по шкале атомизации Китай. Любят говорить, что там страшные коллективисты, но ничего подобного: такие же индивидуалисты, приверженцы ценностей потребления, очень секулярное, атомизированное общество, с низким уровнем доверия. Это наследие тоталитарных политических моделей: под разговоры о коллективизме воспитывается одинокий недоверчивый человек с отбитыми социальными навыками. К счастью, мы за последние 25 лет ударными темпами эти навыки приобретаем.

Всем тем довольно приличным признакам социального здоровья — все неплохо не сколько по уровню, сколько по тенденции — мы обязаны не усилиям государства, а развитию связей между людьми. После 2010 г. у нас происходит гражданский ренессанс: взрывной рост публичной активности и институтов совместного действия. Несмотря на усиливающийся государственный прессинг, люди учатся работать вместе. Государство пытается травить общественные организации, но безуспешно, и вынуждено с ними взаимодействовать, потому что у тех есть ресурсы, экспертиза и моральный авторитет.

Послекрымские перемены

Что изменилось у нас за последние четыре года? 2014 г. повлиял на общественное сознание в России. Но не так, как мы все думали. Были очевидные признаки эффекта сплочения вокруг флага: внешняя угроза, затем — национальная победа, или наоборот, объединение вокруг власти и рост ее рейтингов. Люди испытали национальный подъем, блаженное чувство единения и гордость. А дальше — страх, панику, ожидание ядерной войны, раздражение и разочарование.

Эффект сплочения, ради которого все это и затевалось, сыграл свое: к 2018 г. он был исчерпан, и повышение пенсионного возраста нанесло решающий удар.

Эмоциональное возбуждение 2014 г. и последних лет сыграло свою роль в ускорении процессов, которые и без того шли в обществе. Люди взволновались по общественно-политическому поводу, и это нанесло удар по деполитизации. Им говорили, что политика — это неинтересно. А тут фокус общественного внимания направился на такой сюжет. Возник запрос на общее дело.

Что в ответ сказало государство? «Смотрите телевизор. Мы вам такое покажем». Некоторое время люди удовлетворялись: бесплатные эмоции, красивый сериал с достоинствами «Игры престолов» и «Карточного домика». Но приблизительно с 2016 г. смотрение телевизора в качестве единственно разрешенной гражданской активности перестало удовлетворять людей.

Посмотрим на результаты исследования социологического института РАН, проведенного Михаилом Дмитриевым, Сергеем Белановским и Анастасией Никольской. В 2014-2018 гг. растет популярность запроса на социальную справедливость, на «права человека, демократия, свобода и самовыражение»: рост на 10% — это много. Традиционализм теряет позиции почти также стремительно, как их приобретает демократия. Запрос на порядок где был, там и остался. Запрос на миролюбивую внешнюю политику — вырос.

Источник: «Коммерсантъ»

Это фактически перечень политических партий и их кандидатов. Условная «левая» партия социальной справедливости. Людей возмущает несправедливое, с их точки зрения, распределение ресурсов. Этот запрос порождает раздражение демонстративным потреблением, чиновниками и властью как таковыми, внешней политикой. 

Условная либеральная партия (демократия, свобода, права человека) набрала бы 37%. Условная партия «лоялистского ядра»: те, кого устраивает нынешняя власть — 25-30%. Есть и партия евроинтеграции, либертарианская партия, партия традиционных ценностей. Характерно, что ни одна из них не существует. В нашем политическом мире более-менее представлена партия великой державы и партия жесткой власти. Хотя люди хотят не этого.

Запрос есть, а предложения нет — его запрещают искусственно. Чтобы держать политическое пространство в том противоестественном виде, в котором оно сейчас находится, необходимы меры административного контроля и репрессии.

Две условные партии, стабильности и перемен, не следует ассоциировать с провластными и антивластными гражданами — соотношения могут быть совершенно разными. Человек может говорить, что он сторонник президента и голосовать за него, при этом он выступает за перемены. Причем таких людей больше, чем мы думаем.

У граждан были ожидания: пройдут выборы, и все переменится. Мощь государственной пропаганды, которая с 2016 г. показывала череду внешнеполитических побед России, сыграла против самой себя. У россиян сформировалось ощущение, что, раз все эти цели достигнуты, власть обратится к ним лицом и будет действовать также успешно. Но когда вместо этого отобрали пенсию, люди испытали фрустрацию.

Что важно в запросе на перемены? Есть «партия решительных  изменений» и «партия нерешительных». Вместе они составляли 83% в 2017 г. В 2018 г. число сторонников второй партии резко сократилось, при этом количество сторонников «партии стабильности» осталось примерно таким же.

Что люди хотят от перемен?

Все хотят быть великими, вопрос в том, что они подразумевают. Согласно опросу ВШЭ, 58% полагают, что мы должны развиваться экономически: бедные страны не бывают супердержавами.

Что изменилось с весны 2018 г. до осени? Процессы трансформации, которые у нас долго шли в виде подземного течения, переходят из количества в качество — все происходит очень быстро.

Например, доверие государственным СМИ с 2016 г. до ноября 2018 г. упало с 65% до 47%. Это много и быстро. Белановский проводит фокус-группы в Москве, моногородах и ряде регионов. В первой волне исследования, весной 2018 г., чаще всего респонденты говорили: «Нам не нравится происходящее внутри страны: бедность, коррупция. Но нам нравится, что происходит во внешней политике». А осенью мы слышим мысль: «Внешняя политика забирает ресурсы, мы слишком много тратим, мы всех кормим». 

Внешняя политика, которая была главным активом действующей власти, базисом ее одобрения, стала восприниматься как обуза, причина низкого уровня жизни и источник раздражения.

По целому ряду опросов и исследований понятно, что разворот в сторону сближения с внешним миром будет встречен национальной эйфорией. Пример мы наблюдали летом, во время Чемпионата мира по футболу. После него графики отношения к другим странам: Евросоюзу, США и даже Украине — поползли вверх. Люди стали лучше относиться вообще ко всем иностранцам, им «разрешили» немного побыть самими собой, приподняли государственный пресс, который заставляет бояться шпионов или маниакально их искать.

Легистская утопия 

Белановский называет этим термином власть, которая наводит порядок. Все предыдущие 25 лет основная претензия к власти звучала так: «Она недостаточно сильна, не наводит порядок». 

Сейчас запрос на сильную власть меняется запросом на справедливую власть, которая будет относиться к людям с уважением. Главная претензия к власти в том, что она не уважает людей. Считается, что поклонение сильной руке — некая несущая колонна русского политического сознания, главное, что у нас есть. Если с ней начинает что-то происходить, о чем вообще идет речь?

В другом исследовании людей спрашивали, как должна строиться система социальной защиты граждан, и мысль «государство должно» продолжается.

Патерналистское сознание у нас не уходит, но трансформируется. Граждане по-прежнему полагают, что государство не делает многое из того, что должно, но эта долженственность понимается уже иначе.

Что государство должно? Обеспечить справедливую оплату труда, здравоохранение, материальную поддержку. Видимо, имеется в виду, что государство должно снабжать деньгами. Трудоустройство. Обеспечение жильем. Образование люди скорее считают своей собственной обязанностью.

В современной России, как и во всем развитом мире, дети являются предметом культа. Соответственно, люди воспринимают свою родительскую функцию как социальную и даже политическую. Но они же продолжают воспринимать ее как сферу своей ответственности.

Обратная сторона — людей очень раздражает, когда в образование вмешиваются церковь и государственная идеология. Власть недооценивает это раздражение и страшно преувеличивает степень влияния церкви на дела людские. Чем моложе поколение, тем ниже уровень религиозности. Но это касается православных, с исламом все иначе.

Один из наиболее выразительных слайдов Белановского — надежда на помощь государства. Одни рассчитывают только на себя, другие надеются на помощь государства. Обе альтернативы являются идеальными моделями: никакой Робинзон Крузо не выживает в одиночку, все пользуются помощью друг друга. И никто, кроме несчастных обитателей психоневрологических интернатов, не рассчитывает только на государство.

Важно, насколько эти ответы отражают представления людей, а не реальность. Рассчитывающие только на себя граждане считают такое положение дел ненормальным: они хотели бы рассчитывать на государство, но оно ничего не делает.

Исследование «Евробарометр» фиксирует в России взрывной рост сильных и слабых связей. Сильные — это связи с людьми через совместные действия, слабые — с теми, с кем вы ведете информационный обмен. Параллельно с этим происходит еще одно оригинальное явление — снижается доверие к государственным институтам.

Молодежь: особенности и протест

Мы не фиксируем у нынешних 20-летних ценностного конфликта с 40-летними. Раньше считалось, что это биологически заложенное явление: «Не взбунтовавшись против отца, ты не станешь мужчиной». Но выясняется, что нынешние молодые люди не хотят конфликтовать с родителями, у них хорошие отношения.

Конфликт наблюдается у 40-45-летних с их 60-летними родителями, которые занимают верхний этаж нашей демографической пирамиды. Три этих базовых возрастных страты и их отношения между собой полезно иметь в голове.

Основное отличие 20-летних от 40-летних — частота пользования интернетом. Чем моложе, тем ниже уровень доверия к ТВ и уровень его потребления. 

Молодые люди нынешних годов чувствуют себя счастливее, чем их сверстники 5-10 лет назад. Уровень счастья для молодых растет, а уровень религиозности снижается. Самые религиозные у нас — люди 50-х годов рождения, воспитанные советской властью. С исламом все практически наоборот. Там советские люди мало вовлечены в религиозную жизнь, а молодые верят в бога. Но это не признак конфликта цивилизаций — страна большая и все привыкли жить вместе.

Протестные настроения среди молодежи не то чтобы выше, чем среди 40-летних. В середине 2017 г. произошло тихое, но социологически значимое событие — нормализация протеста.

Протестная активность стала восприниматься как нормальная, не подлежащая государственному запрету. Прежде большинство полагало, что протесты опасны и угрожают стабильности.

Это не коррелирует напрямую с собственной готовностью участвовать в протестах, а означает, что страх перед революцией перестал быть эффективен в качестве одного из основных пропагандистских инструментов. Поэтому вот это «Вы что, хотите как в Париже?» по целому ряду причин не будет эффективным. Не говоря уже о том, что вообще пугать русского человека Парижем как-то странно.

Одновременно у Белановского и других исследователей мы видим низкий уровень агрессии, в том числе по отношению к власти. Это довольно хорошо коррелирует с нашей демографией и с уровнем насильственных преступлений. Мы довольно мирный социум, вопреки репутации кровожадных психопатов.

А вот уровень раздражения по отношению к власти высокий. Психолог Анастасия Никольская, один из авторов исследования Белановского, сказала, что роман общества с нынешней властью закончен — произошло разочарование. Судя по всему, это правда.

Но из этого не следует режимная немедленная трансформация по насильственному сценарию. Никогда не следует преуменьшать силу инерции и возможность тех, кто владеет ресурсами, продолжать это делать. Люди в верхней иерархической позиции стремятся ее сохранять, и у них есть для этого масса инструментов.

Но не видеть меняющегося общественного настроения тоже нельзя, потому что оно проявляет себя уже даже в голосовании на выборах, хотя, казалось бы, это последнее, чего можно ожидать. Теперь каждая следующая кампания будет проблемной.

Новый общественный запрос

Многие социологи и политологи сейчас пытаются сформулировать новый общественный запрос. Они фиксируют разочарование и недовольство: внутренняя политика не нравится давно, внешняя перестала нравиться в этом году. Чувство справедливости раздражено и оскорблено целым рядом последних действий. Повышение пенсионного возраста было идеальным попаданием в самое больное место. Как говорят люди на фокус-группах, государство решает свои проблемы за счет самых беззащитных. Людей возмущает не сколько даже то, что они лично чего-то лишились, а то, что так несправедливо поступили.

Фото: Андрей Филин / Wikimedia.org

Налоги на самозанятых тоже чрезвычайно возмущают людей. Они пытаются выживать без помощи государства, а тут оно, вместо того чтобы помочь, говорит: «Давай я заберу у тебя немного денег». Разнообразные методы извлечения денег у граждан, от повышения НДС до сборов за парковку и тарифов на вывоз мусора, вливаются в уже имеющийся тренд. 

Конечно, пенсионная реформа в этом смысле была гениальным политическим ходом. Видимо, после изменений, внесенных в закон при прохождении через Госдуму, ее экономический эффект будет не так велик или вовсе нивелирован.

То есть выгоды бюджет не извлечет, а удар по отношению народу к власти нанесен такой, который уже ничем не изгладишь. Это выдающаяся внутренняя политика, когда ты одновременно и экономических целей не достигаешь, и свой рейтинг обваливаешь.

Картина, которую мы общими штрихами пытались нарисовать, не укладывается в рамки какого-то конкретного политического запроса. Мы видим ожидание, спрос на изменения: стремительные, решительные и полномасштабные. Но непонятно, куда и в масштабе чего. 

Доверие существующим спикерам и СМИ низкое. В ответах на вопрос «Каким журналистам вы доверяете?» огненными буквами написано: «Никаким». Кто-то называет тех, кого видел по телевизору, молодые люди — Дудя, но он хотя бы сам вырос. Все остальные — искусственно созданные фигуры, которых принудительно показывают. Как только будет альтернативное предложение, весь этот лепрозор сметет. Потому что есть запрос такого масштаба, который в этом похож на запрос конца 80-х.

Это запрос на разговор о внутренней политике, о том, что происходит с людьми, об их жизни. И есть абсолютная глухота пропагандистского аппарата.

Трудно не видеть, что эта машина вещания застыла в состоянии 2016 г. и не меняется. Она окостенела: нет новых лиц, новых тем. Трудно не догадаться, что никого не интересует разговор об Украине, что Сирия всех раздражает, что президент Трамп не герой грез россиян. Эта машина пропаганды смотрит, как тает и стареет ее аудитория, и ничего не делает. Это довольно интересные симптомы, на которые пока не обращают внимания. Помните, как в рассказе Конан Дойля: «Ватсон, обратите внимание на примечательной поведение собаки ночью. — Но собака ничего не делала. — Вот это то и примечательно».

Неслучившееся часто важнее случившегося. Посмотреть на пустое место и подумать, почему оно пусто. Что могло бы случиться, но не случилось? Это часто может быть более важным, чем то, что случается и о чем нам рассказывают.

Больше запуганные, чем голодные

Уровень доверия — один из базовых социальных показателей. Он довольно однозначно коррелирует с уровнем экономического развития: там, где люди доверяют друг другу больше, они богаче, это взаимозависимость.

Богатство и доверие воспроизводят сами себя, как и бедность и недоверие. Вы живете бедно — вы не доверяете окружающим — вы живете бедно. Из этого есть выход. Уровень доверия нельзя повысить декларациями и призывами. Он повышается позитивным опытом совместного действия — это единственный способ. Вы что-то сделали вместе с другими людьми, вы друг друга не ограбили и не убили, у вас даже что-то получилось. 

Вспомним график ценностей выживания и ценностей самовыражения. Кто не обеспечил себе базовое выживание, тому не до самовыражения. Нам не особо повезло: со вторым у нас не так хорошо. Что понятно: по итогам ХХ века вообще поразительно, что мы еще живем, разговариваем по-русски и пишем на кириллице — это еще один памятник человеческой выживаемости. Даже уровень доверия у нас подрастает — хотя государство делает все, чтобы его пригасить.

Доверие — основа любой социальной транзакции. Вы полагаете, что продавец не убежит с вашими деньгами, а продаст вам помидоры. А продавец — что вы дадите деньги, а не молотком по голове. При низком уровне доверия вы содержите армию охранников, полицейских, бухгалтеров и юристов. Низкий уровень доверия — это чудовищный налог на экономику.

Как его поднять? Неплохо бы повысить качество госуправления. Как говорят социологи, у нас аномально низкое качество госуправления для нашего уровня развития. Это одна из основных тайн Российской Федерации, обычно говорят, что есть цивилизующая власть, «первый европеец», и дикое население. Реальность противоположна.

Мы страна с бедным населением, но недостаточно бедным для такого уровня фиксации на ценностях безопасности. Мы больше боимся, чем у нас для этого есть оснований. Мы не такие голодные, как напуганные.

Есть ли у нас политические силы, способные ответить на социальные запросы о переменах? Такой партии нет, потому что ее нельзя зарегистрировать — об этом позаботятся Минюст и наше законодательство о партиях.

Наше политическое пространство противоестественно зарегулировано. Те партии, которые в нем присутствуют, напоминают симулякры. Максимально похожа на партию КПРФ: у нее есть сеть региональных отделений и некая идеологическая рамка. Она не так сильно завязана на лидера и, думаю, переживет его смену.

«Единая Россия» похожа на очередь к окошку кассы. Пока оно открыто и в кассе что-то выдают, очередь неубиваема, несдвигаема, стережет свой порядок, пропускает тех, кого согласна пропустить и никому не даст залезть вперед. Когда окошко кассы закрывается, очередь просто растворяется, и этим людям даже нельзя предъявить претензии.

Запрос есть — предложения нет, потому что предложение запрещено. В такой ситуации возникает дефицит и черный рынок. В роли глобальной барахолки выступает интернет, с черным рынком политических предложений.

Как только административный прессинг станет немного полегче, мы увидим фейрверк. Гайки так закручены, что уже потряхивает. Народ заслуживает больше благодарности, чем получает за свое поведение. 

Не такие радикальные изменения нужны, чтобы серьезно повысить качество нашего госуправления. Есть что-то утешительное в том, чтобы думать, что наша система безнадежно больна, и только после полного слома на ее руинах можно восстановить что-то новое. Это самоуспокоительная мысль, которая освобождает от необходимости действия. Ты сидишь и ждешь, когда все поломается. Но если ты знаешь — как знают те, кто внутри системы — что гайки недокручены на полтора оборота, что многие из тех вещей, которые портят людям жизнь, не являются ни обязательными, ни сущностными, что их можно поправить, что эти расходы и жертвы напрасны. От осознания этого можно сойти с ума.

Наша конституция хороша по целому ряду параметров, нам не нужно устраивать какую-то выдающуюся революцию, чтобы улучшить нашу жизнь. Качество госуправления у нас действительно низкое, но оно неадекватно низкое относительно нашего уровня развития. Мы базово здоровый социум:

74,4% населения живут в городах, уровень грамотности — 99%, больше половины населения имеет образование выше среднего, в этом мы на уровне Израиля и Канады. Большинство наших сограждан заняты нефизическим трудом. Да, у нас довольно высокий уровень насильственных преступлений, но он снижается, как и количество заключенных. Мы могли бы без революционных жертв жить гораздо лучше, иметь политическую систему, гораздо более адекватную нам. Тяжело это осознавать, но не осознавать этого нельзя.

Власть должна быть адекватной обществу. Оно не требует ни массовых репрессий, ни контроля за публичным пространством, ни запрета на митинги, ни цензуры.

Один из немногих плохих социальных параметров у нас — рост заболеваемости ВИЧ. Минздрав говорит о росте выявляемости, но ситуация плохая, так как рост идет за счет гетеросексуального городского населения, то есть это не наркотики. Есть набор приемов, которые позволяют снизить уровень заболеваемости и остановить распространение. Они работают в любой африканской стране: вирусная терапия, распространение средств контрацепции и сексуальное просвещение.

При этом количество подростковых беременностей и абортов у нас снижается, как и во всем мире: молодые люди все позже вступают в половую жизнь, и это хорошо. То есть государственная политика с ее запретом на половое просвещение, попыткой заменить его Петром и Февронией, губит жизни молодых людей абсолютно ни для чего. Они становятся жертвами тенденции, которая им не соответствует. Они не ведут себя так, чтобы с ними это случилось. Это устраивает государство, имея в виду что-то другое. И так происходит очень во многом.

На самом деле простое соблюдение Конституции, откручивание назад безумных репрессивных законодательных реформ 2012-2014 гг. даст нам безо всяких перспектив массового мордобоя, без каких-то больших жертв гораздо более здоровую политическую систему.

Люди хотят, чтобы их выслушали, хотят политического участия и политической конкуренции. Хотят ходить на митинги и не получать по голове от Росгвардии, хотят приходить на выборы. На выборы, вот уж чего! Не грабить загородные дома. Ходить на выборы и видеть кандидатов, которые их представляют. Хотят партийную систему, адекватную их запросам. Видеть, что обсуждается важное для них, а не преступления киевской хунты.

Мы ближе к норме, чем сами думаем. Наши представления о катастрофическом будущем во многом основаны ни на чем. Апокалиптические ожидания не находят себе подтверждений в действительности. Из этого не следует, что с нами не случится ничего плохого. Случиться может, и это еще обиднее, потому что будет ни почему и ни для чего. А могло бы быть все иначе и гораздо лучше.

Материал написан на основе лекции Екатерины Шульман в Ельцин Центре. Текст подготовил Андрей Пермяков / DK.RU.